Человек наизнанку - Страница 22

Адамберг обычно так и находил решение: он ждал, когда идея придет сама собой. Когда она всплывала у него перед глазами, словно мертвая рыба на гребне волны, он подхватывал ее и изучал во всех подробностях, стараясь оценить, нужна ли она ему в данную минуту, представляет ли она интерес. Адамберг никогда не размышлял, он то ли мечтал, то ли грезил, а потом оставалось только собрать урожай идей. Так рыболов, погрузив в воду сачок, водит им из стороны в сторону, затем вытаскивает и шарит в нем, нащупывая то камешки, то песок, то водоросли, то ракушки, пока не находит среди них креветку. В голове Адамберга попадалось множество водорослей и камней, бывало, он в них крепко запутывался. Приходилось многое отбрасывать, от многого избавляться. Он осознавал, что разум служил ему чем-то вроде хранилища разных по своей значимости идей и что у большинства людей голова устроена совсем по-другому. Он также заметил, что между его собственными мыслями и мыслями его заместителя Данглара существует большая разница, такая же, как между сачком, полным всякой ерунды, и аккуратным прилавком в рыбном магазине. Но что он мог с этим поделать? В конечном счете ему все-таки удавалось кое-что выудить, если его не слишком торопили. Вот так Адамберг и пользовался своими мозгами, они были словно богатые рыбой морские воды: веря в их благодатную силу, человек давно уже отказался от намерения подчинить их своей воле.

Толкнув дверь «Черных вод Дублина», комиссар прикинул, что сейчас должно быть около восьми часов. Он не носил часов и сверялся по внутреннему хронометру, никогда не спешившему и не опаздывавшему больше чем на десять минут. Вентилятор под потолком бара не мог разогнать густой кисловатый запах «гиннеса», а может, пивного перегара, который Адамбергу со временем стал даже нравиться. Руки прилипали к лакированным столам, залитым пивом и наспех вытертым. Адамберг занял место, положив на стол блокнот на пружинке и небрежно бросив куртку на спинку стула. Этот столик был лучшим во всем пабе: на стене над ним красовалась огромная старая вывеска, где были изображены три серебряных замка, объятых пламенем, — как объяснили Адамбергу, герб старинного гэльского города Дублина.

Он сделал заказ официантке Энид, крепкой белокурой девушке, которую не могло свалить с ног даже изрядное количество «гиннеса», и попросил позволения посмотреть восьмичасовой выпуск новостей. Здесь все знали, что Жан-Батист — полицейский, и признавали за ним право в случае необходимости пользоваться их телевизором, стоявшим в дальнем углу под стойкой. Адамберг встал на колени и включил телевизор.

— Ну что, очередная заварушка? — спросила Энид с заметным ирландским акцентом.

— Да один волк повадился жрать овец не так далеко отсюда, — ответил комиссар.

— А вы-то тут при чем?

— Не знаю.

«Не знаю» — так Адамберг чаще всего отвечал на вопросы И вовсе не потому, что он был ленив или рассеян, — он действительно не знал правильного ответа и честно в этом признавался. Это безмятежное неведение завораживало, а порой крайне раздражало его помощника Данглара, который считал, что можно совершенно нормально исполнять свои обязанности, не будучи осведомленным о сути дела. Адамберг, наоборот, наиболее продуктивно работал именно в состоянии неуверенности, неопределенности, поскольку оно более всего соответствовало его натуре.

Энид, нагруженная тарелками, ушла в зал обслуживать посетителей, а Адамберг стал сосредоточенно смотреть информационный выпуск. Ему пришлось вплотную приблизить голову к телевизору: в «Черных водах», как всегда, стоял адский шум, и голос комментатора был почти не слышен. Комиссар с четверга внимательно следил за новостями, но за это время ему ни разу не попалось сообщение о меркантурском волке. Вот и все Адамбергу казалось очень странным, что история закончилась так внезапно, ни с того ни с сего. Он не сомневался, что это только короткая передышка и продолжение еще впереди; возможно, оно будет не слишком забавным, но уж точно фатально неизбежным. Почему — он не знал. И почему это его так интересовало, он тем более не знал. Собственно, в этом он и признался Энид.

Поэтому он не очень удивился, когда на экране возник знакомый вид деревни Сен-Виктор-дю-Мон. Адамберг прижался носом к экрану, пытаясь расслышать сообщение. Через пять минут поднялся, слегка оглушенный. Ночью в овчарне волк насмерть загрыз женщину. Не этого ли в глубине души он ждал все последние дни? Не это ли предчувствовал? Реальность в точности совпала с его смутными предположениями и догадками, и, как всегда в подобные минуты, Адамберг почувствовал легкое головокружение и ужас. Его подсознание не внушало ему особого доверия. Он всякий раз заглядывал в него с опаской, как в котел злого колдуна, где ко дну пристало что-то непонятное и пугающее.

Он медленно добрел до своего столика. Энид принесла ему тарелку с едой, и он принялся машинально резать картошку, вкуснейшую картошку, запеченную с сыром, — он всегда заказывал здесь это блюдо. Он спрашивал себя, почему его почти не удивила гибель женщины в Сен-Викторе. Черт возьми, ни один нормальный волк не станет нападать на человека, он просто смотается куда подальше: на то он и волк, умный и хитрый зверь. Если бы он напал на ребенка, в это еще можно было бы поверить, но на взрослого — никогда. Наверное, она его загнала в угол. Какой же надо быть дурой, чтобы загнать такого хищника в угол? Впрочем, вероятнее всего так оно и случилось. Потом на экране появился уже знакомый по первым репортажам невозмутимый ветеринар. Итак, слово науке. Он рассуждал о заостренных коренных зубах, о клыках, первое отверстие здесь, второе отверстие там. От его ровного голоса клонило в сон. Он производил впечатление знающего человека и был почти уверен в том, что женщина погибла в результате нападения крупного волка, огромного волка из Меркантура. Да, было заметно, что он удивлен.